Вот холм.
Круглый, как галин живот,
сытый крапчатый кот
и затылок Сережки,
как бока у беременной кошки.
А вот я.
Дергаю плевел, слушаю стоя, сквозной
дом.
Он совсем ветх.
Он пропускает и окрик, и пыль, и ветер, – нас всех.
И июльский пух. И холод вечерней земли.
И мух.
Занавеска царапает краску на раме, и та, щелкая, отлетает.
Троекратно чихаю. Как дворник, ругаюсь вслух.
Закат тополям -
оранжевый цвет.
Порванные сандалии, поздний обед.
Кошка Луша котится в сарае,
кошка приблудная.
Ложка в тарелке с синей эмалью режет омлет.
Этот сарай колотил и основывал дед.
Эту тарелку, бранясь, клеила мамина мама.
А от мамы моей - мне губы ее.
Для бед.
Дом шаток.
И грусть отслоилась в ладонь,
слетела в ладонь из переплета Торо
тонким Икаром, голубою пыльцой вызывающим горечь
и свет
одного далекого лета.
//
Хозяйка синиц
Строжится
На долю
С оттопыренными ушами
У ржаных косиц.
Однажды, она, наконец, удивиться
Отходящему детству,
И дверце туда
из нас.
/
