Странная у меня семья. Во главе её возвышается деспот преклонных лет, дед. Инженер, кормилец, красный атеист; мои пробные рисунки русалок приходились по его чертежам турбин. Однажды он сшил рюкзак и отправился возводить саманный домик в эпицентре клещевого энцефалита, сажать крыжовник и ирисы. Крепкий, жилистый, глухой - тогда - семидесятилетний тиран, с гроздьями клещей под штормовкой и крылатым синим компасом на предплечье, он слегка размягчился, возясь с землей. Бабка его не любила, вышла за него под деревенским давлением, и терпела пятьдесят лет и гнет, и пьянь. Он так ее тюкал, с ее робостью, что, кажется, счастливой она стала вот только сейчас - впав в деменцию, встречая каждый день, как первый, радуясь поганкам, взросшим в корнях декабриста, забывая свое имя и имена своих детей. Мама читала книги и почти не работала, мы с сестрой съели её жизнь; у сестры Аспергер и компульсии. Отец ушел от нас маленьких и покоен теперь, без пары минут доктор наук. Он объехал мир. Его можно понять, да как и всех. Разве знаешь наверняка, как жить жизнь, которая лежит перед тобой, пока конца ее не видно. Наверное, он ужасался, связавшись с голью. Евреи в его крови, еще знававшие идиш и амиды, нашептали ему пребыстро свалить. Теперь мы ладим. И вообще, все давно мной принято, было хорошее: рельсы, мир тварей и цветов, удочки, кремовые розы, и время побыть ребенком. Это не трагедия, что каждый у нас одинок, что никто, наверное, ни разу не испытывал непроходящее чувство счастья и не учил испытывать его. Семейные истории все, говорят, похожи, если в них раскол и дети, чьи ранние годы раскрошились, как горбушка по клеенке, и незаметно ушли. Со мной есть большие дети, у которых с тех пор немножко вкось застёгнуты пуговицы - и ничего, немного совсем вреда.
Иногда я догоняю детёнышей, одергиваю заеложенные края курток и заглядываю им в глаза. У них прочные ступни, а в глазах - ба! Зоркий ум, равнодушие, копья. Такими их глаза останутся, на какие бы пуговицы и как крепко бы не застегивали их. Детьми они останутся до конца, под сколькими бы годами не прятались, и останутся, как начали, теплыми, как ты, гадкими, как я. Думаешь, так ли важно, в каком ты доме растился, или все же ты теплей ровно настолько, насколько успел влить в себя сам окружающей красоты и выжать ее в себя из самых непитательных впечатлений. А если еще и с опекой и лаской, то тогда совсем замечательно, тогда сам себя как надо застегнешь.