Хершид, чье персидское имя кроме прямого значения "солнце", несет в себе такие косвенные, но семантически тождественные понятия, как скорбь, овод и корка муки, нисходит корнями к архаичным культурам Ирана. Нравятся ей фисташковый гяз, шумная уличная стирка в жару с другими женщинами и канте хондо, передаваемый по ночам с помехами андалузской радиостанцией "Кадис". Пока звучит вопль сигирийи, Хершид от тоски пальцами ног расплетает себе и заплетает волосы и ими себя слегка по-шиитски на кухне охлестывает, ведь канте хондо всегда "тахзин ас-саут" и даже (дары халифата) немного "ассауту ллах", то есть как бы напевная речь бога, если бы он где присутствовал и если назидал бы через рот человека, схваченного спазмом земных и иррациональных чувств. Этот вопль кантаора (и чтеца Корана, и чтеца Хафиза с Хосровым), который о скитаниях, о женщине, воплощающей Горе, об ознобе в любви и прошлом, уставленном кадками с агавой у могилы матери, - он, в сущности, лишь вздох (вся жизнь) до последней судороги, и потому народ так пьет его сердцем, рыдает и радуется.
От рыданий легчает Хершид, она расщепляет арбуз и обносит им поголовье своих детей. В полдень же, когда мужчины ее уснут, она начнет стирку и тогда вода потечёт по улице в море, и Хершид станет потеть и давить белье ногами, и бить им об груди и об голени, и страдания ее, избывшись в деле, на время кончатся.