Мы шли по августу и сентябрю, дичали. Видели Море. 

Оно, как любой водоем, - линия горизонта и серповидный залив его купируют и умаляют. Но когда оно держит, или когда назавтра - шторм, и оно раскачивается и плюется - все шире.
Шквал. Вспенилось, потемнело, порвалось море - и скомканные камни зашуршали, скатываясь, заворачиваясь в волну. Нашу палатку гнуло к земле, мы держали мокрые стены руками и читали хазарский словарь. Не по себе спать, когда огромная волна норовит слизать и нас, и собранные рапаны, и грязные носочки.

Море принимает и не принимает. Сколько просоленных медул фундука я отыскала в линии прибоя, где целофан, резина, веточки, - волна выносит. И уносит - мои заколки. 

Ребячий хохот у Сережи от прибойной волны. Как будто кувыркают его большие звериные лары. Море вновь делает тебя маленьким, оно ласково.
/

Соленая вода, проникая, портила почки. Коровы ходили по безлюдью и делали лепешки у дверей палатки. Они озирались на голые задницы. По вечерам кто-то вдалеке стрелял птиц. А потом нас спасли, и мы поселились на горе. Там на ступенях хрустели под ногой колотые улитки.  

Рой улиток круглый год скользит по склонам Аджарии к турецкой границе. Среди них обнаружился сморщенный индиговый слизень Bielzia coerulans, величиной и обликом как абрикосовая косточка, эндемик Карпат. 

Влажность, от моря отраженное на горы солнце - и царствуют буйные, почти тропические Растения. Платаны огромны. Эвкалипты-серебристые-великаны качают воду из земли. Рыжие дети прячутся в криптомериях. 

Люди, живущие с морем, с магнолиями и мандаринами, сушат и сушат в соленой влажности свои яркие полотенца, множество полотенец, развешенных на всех балконах всех своих разноцветных бунгало. Южные, они, в шлепанцах, в махровых "саронгах", напоминают одетых маохи, а их домики-отели - неопределенное таитянско-вьетнамское курортное побережье. 

Но там хорошо. Хорошо, эстетично, сидеть на кухне с видом на шторм да в дождь, с видом на лозу винограда и мандариновые плантации, ждать Сережу и Гию - и есть козий сыр, сливы, персики. И колоть фундук, подперев челюсть рукой.

Мы отдохнули и побежали от Гии в Армению. Гия жил на Мтацминде, имел пса величиной с гараж и свойство проявлять свое кавказское гостеприимство чрезмерно.

В окне машины, которая в полночь везла нас с Мтацминды, я увидела в крытом разъезде, где запрещена остановка машин, старую женщину в черном. Она стояла на обочине и держала воздушные шарики. 

Грузия запомнилась крохотными траурными старушками, которые сидят с кружкой, и совсем маленькими детьми, которые лежат на картоне.