Трясу мыслями на растущий месяц, чтобы умножились, как бабушка трясет на него из форточки кошелек с монетками. 

Иногда дружба - это такой сырой флажок, который забыли снять до дождя. Барахтает его и мотает; обстоятельства им подтирают свои, скудную речь сквозь него пропускают через слюнявый рот, как бы только лишнего не сказать, больше в себе удержать - целее будет.

Флаговой и транспарантной самоотверженности, радости, общности, слитности - нет. Дружба уже не бег на длинных дистанциях от институтского низкого старта до колик в печени на исходе жизни.

Все теперь в раковинках. Как на жемчужных плантациях, каждая - в отдельном отсеке: сосут слизистыми внутренностями свою песчинку-жемчужинку - идеально-ровную, идеально-искусственную, привитую пинцетом в перламутровое нутро. Существо в раковинке замкнуто само на себя, молчит, хмурит спикулы. Под соляной коркой и арагонитом - рыхлая мягкотелость с разлелеянной мыслью-жемчужиной, или вовсе без нее. Изредка раковинки приподнимают створку, выпускают воздушный пузырь и схлопываются обратно. Вытесняемый глубиной пузырь несется к поверхности и распадается, ни к кому не обращенный.

Сомкнутая, всякая раковина думает, что она - другая. Разделенные моллюски не сольются в колонию, не увернуться от пинцета, никогда не произведут неправильной формы бусины, речной брак, чудо из случайности - на хлопковой нитке в два неровных ряда.
Сколько таких, с захлопнутыми ртами, истираются в хлопотах. Не делятся мыслями - не делятся, значит, не размножают их в своих головах. Трут между всеми, цедят, пару  одинаковых мыслей, милые сразу ко всем, с пузырем воздуха в себе для себя.

 

Под шалью

смакую проглоченные чайные,

бабушкины тайны,

и пролитый свет
   

на то, каким женолюбом охочим был дед,

что папа таким же охочим родился,

и кому этот ген ненароком привился;
 

что гимназийный дедушкин Таганрог,

и папина миграция от дочерей, нас, -
это опиум на вину его,
что я таки родилась;

и корни генного трепета моего
от дорог.
 

Льются с шалью тайны за чаем

про аристократов и голытьбу;

а я представляю отца на океане с чайками.

и, удаляющуюся от мамы, его ходьбу.

Мешенные в нас крови и имена

плещут ключами из дальних мест.

но, вырастив отца мне, одна

женщина в городе,

одна - как перст.

..как, с перстом у рта,

она жадно свой шепот в мой лоб ладонью вглаживает,

живая, отгороженная, страждущая, 
другая, та.