В 22-ом октябре, ночью, на Семинском перевале, снежные хлопья впивались на скорости в лобовое стекло жигуля и смотрелись, как звезды вселенной в межгалактическом портале в Cowboy be-pop; мараловое мясо напоминало юколу, а медовуха - хоббитское винцо. В 22 я увидела, какими бывают в тумане, приползшем с моря, каштаны и розы у реплики Лаокоона, каким бывает ночное вокзальное бдение и четыре утра в Одессе, в которой зевать не принято, и как она просыпается с фразами торговок Привоза, вроде "она находилась на исходе жизни" и "нет, но что это делается в мире?", приправленными сочным суржиком, который не передать; как возле памятника Бабелю гуляет сенбернар и бойкая девочка, почти как у Линдгрен, и юная циркачка из старого Одесского цирка, в котором выступал Карандаш, устраивает лично мне акробатический ликбез за ареной. А если идешь по Крещатику в арабском шарфе, у тебя какие-то белые волосы, насованные в шапку каштаны, и ты вдруг встречаешь сирийца, то он споет тебе Creep под гитару  - до слез - и накормит фалафелями в апартаментах своей немецкой подруги, с видом на площадь Незалежности, а прощаться с ним будешь на сурдо и скверном английском, как с большим другом. Вообще, в любом месте можно найти помощь-из-ниоткуда, все кругом пропитано сетью невероятных случайностей, а людского участия куда больше, чем кажется. Есть прелесть в том, что любой незнакомец спустя всего, скажем, неделю пантомимного общения уносит воспоминание о тебе в другую жизнь, в место, где, может, сам ты не побываешь... 

В 22 мои феромоны витали в воздухе как чокнутые атомы и делали проблемы, но одна облеклась все же радостью. В 22, над Ангарой, прекрасной рекой на земле, я пела стишата под аккомпанемент пилы, молочного бидона, гитары и банок с макаронами, парилась березовыми вениками, была нерадивым замом. В тот сезон мы терялись в ливень, уходили в самую темную тайгу с поганками на рекогносцировки, боялись, видели мертвых медведей с сопок в капканах, ели вкуснейшие походные грибы, жареные на жире в банке тушенки, давали интервью телевидению, в котором я, например, городила чепуху во всеуслышание; а кто-то даже попадал во временную петлю. 22-ая осень напролет прошла в барах, над тарелкой с чесночными гренками, над росписью БГ на простыне рисовой бумаги, под саксофон, Анечку, "землю Санникова" и певицу из Уфы. Наверное, я буду смаковать это время за каждой встречей с теми, кто был там, рядом. 
Аня, у нас была отличная молодость, отличный начальник, время в избытке, общее, и места. А еще, помнишь, мы мылись в бане как-то, в деревне под снос, там где подобрали Титьку-лайку и утку в корзине? Как звалась та деревня?